В зале был разлит мягкий свет. В лучах догоравшего заката,
казалось, ожили библейские мотивы на расшитых золотом и серебром гобеленах.
Великолепный паркет Гварнеги блестел своими изящными линиями. Вокруг царила
тишина и торжественность.
Пристальный взор Императора Павла Петровича встретился с
кроткими глазами стоявшего пред ним монаха Авеля. В них, как в зеркале,
отражались любовь, мир и отрада.
Императору стразу полюбился этот, весь овеянный смирением,
постом и молитвой, загадочный инок. О прозорливости его уже давно шла широкая
молва. К его келии в Александро-Невской лавре шел и простолюдин, и знатный
вельможа, и никто не уходил от него без утешения и пророческого совета. Ведомо
было Императору Павлу Петровичу и то, что Авель точно предрек день кончины его
Августейшей Родительницы, ныне в Бозе почивающей Государыни Императрицы
Екатерины Алексеевны. И вчерашнего дня, когда речь зашла о вещем Авеле, Его
Величество повелеть соизволил завтра же нарочито доставить его в Гатчинский
дворец, в коем имел пребывание Двор.
Ласково улыбнувшись, Император Павел Петрович милостиво
обратился к иноку Авелю с вопросом, как давно он имел постриг, и в каких
монастырях был.
- Честной Отец! - промолвил Император. - О тебе говорят, да
и я сам вижу, что на тебе явно почитает благодать Божия. Что скажешь ты о моем
царствовании и судьбе моей? Что зришь ты прозорливыми очами о Роде моем во мгле
веков и о Державе российской? Назови поименно преемников моих на Престоле
российском, предреки их судьбу.
- Эх, Батюшка-Царь! - покачал головой Авель. - Почто себе
печаль предречь меня понуждаешь? Коротко будет царствование твое, и вижу я,
грешный, лютый конец твой. На Софрония Иерусалимского от неверных слуг
мученическую кончину приемлешь, в опочивальне своей удушен будешь злодеями,
коих греешь ты на царственной груди своей. В Страстную Субботу погребут тебя:
Они же, злодеи сии, стремясь оправдать свой великий грех цареубийства, возгласят
тебя безумным, будут поносить добрую память твою: Но народ русский правдивой
душой своей поймет и оценит тебя и к гробнице твоей понесет скорби свои, прося
твоего заступничества и умягчения сердец неправедных и жестоких. Число лет
твоих подобно счету букв изречения на фронтоне твоего замка, в коем воистину
обетование и о Царственном Доме твоем: "Дому сему подобает твердыня
Господня в долготу дней":
- О сем ты прав, - изрек Император Павел Петрович. - Девиз
сей получил я в особом откровении, совместно с повелением воздвигнуть Собор во
имя Святого Архистратига Михаила, где ныне воздвигнут Михайловский замок. Вождю
небесных сил посвятил я и замок, и церковь...
- Зрю в нем преждевременную гробницу твою, Благоверный
государь. И резиденцией потомков твоих, как мыслишь, он не будет. О судьбе же
державы российской было в молитве откровение мне о трех лютых игах: татарском,
польском и грядущем еще - жидовском.
(В некоторых перепечатках этого повествования, появившихся в
России после 1991 года, упоминается о несколько иных "трех лютых
игах" - татарском, польском и безбожном - Ред.).
- Что? Святая Русь под игом жидовским? Не будет сему во
веки! - гневно нахмурился Император Павел Петрович. - Пусто болтаешь,
черноризец:
- А где татары, Выше Императорское Величество? Где поляки? И
с игом жидовским то же будет. О том не печалься, батюшка-Царь: христоубийцы
понесут свое:
- Что ждет преемника моего, Царевича Александра?
- Француз Москву при нем спалит, а он Париж у него заберет и
Благословенным наречется. Но тяжек покажется ему венец царский, и подвиг
царского служения заменит он подвигом поста и молитвы и праведным будет в очах
Божиих:
- А кто наследует Императору Александру?
- Сын твой Николай:
- Как? У Александра не будет сына? Тогда царевич Константин:
- Константин царствовать не восхочет, помятую судьбу твою:
Начало же царствования сына твоего Николая бунтом вольтерьянским зачнется, и
сие будет семя злотворное, семя пагубное для России, кабы не благодать Божия,
Россию прикрывающая. Через сто лет после того оскудеет Дом пресвятой
Богородицы, в мерзость запустения Держава Российская обратится.
- После сына моего Николая на Престоле российском кто будет?
- Внук твой, Александр Вторый, Царем-освободителем
преднареченный. Твой замысел исполнит - крестьян освободит, а потом турок
побьет и славянам тоже свободу даст от ига неверного. Не простят жиды ему
великих деяний, охоту на него начнут, убьют среди дня ясного, в столице
верноподданной отщепенскими руками. Как и ты, подвиг служения своего
запечатлеет он кровью царственною:
- Тогда-то и начнется тобою реченное иго жидовское?
- Нет еще. Царю-Освободителю наследует Царь-Миротворец, сын
его, а твой правнук, Александр Третий. Славно будет царствование его. Осадит
крамолу окаянную, мир и порядок наведет он.
На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет
народом своим; как некогда сын Божий. Война будет, великая война, мировая: По
воздуху люди, как птицы летать будут, под водою, как рыбы плавать, серою
зловонной друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться.
Накануне победы рухнет Трон Царский. Кровь и слезы напоят сырую землю. Мужик с
топором возьмет в безумии власть, и наступит воистину казнь египетская.
Горько зарыдал вещий Авель и сквозь слезы тихо продолжал:
- А потом будет жид скорпионом бичевать землю русскую,
грабить Святыни ее, закрывать Церкви Божии, казнить лучших людей русских. Сие
есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от святого Царя.
В глазах Авеля Вещего горел пророческий огонь нездешней
силы. Вот упал на него один из закатных лучей солнца, и в диске света
пророчество его вставало в непреложной истине. Император Павел Петрович поднял
голову, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего,
отразились глубокие царские переживания.
- Ты говоришь, что иго жидовское нависнет над моей Россией
лет через сто. Прадед мой, Петр Великий, о судьбе моей рек то же, что и ты.
Почитаю и я за благо о всем, что ныне прорек мне о потомке моем Николае Втором
предварить его, дабы пред ним открылась Книга судеб. Да ведает праправнук свой
крестный путь, славу страстей и долготерпения своего.
Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою, изложи все
письменно, я же вложу предсказание твое в нарочитый ларец, положу мою печать, и
до праправнука моего писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете
Гатчинского дворца моего. Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей о мне,
Роде моем и счастье нашей державы.
И, вложив представленное писание Авелево в конверт, на оном
собственноручно начертать соизволил:
"Вскрыть Потомку Нашему в столетний день моей
кончины".
11 марта 1901 года, в столетнюю годовщину мученической
кончины державного прапрадеда своего, блаженной памяти Императора Павла
Петровича, после заупокойной литургии в Петропавловском соборе у его гробницы,
государь император Николай Александрович в сопровождении министра
Императорского двора генерал-адъютанта барона Фредерикса (вскоре пожалованного
графским титулом) и других лиц Свиты, изволил прибыть в Гатчинский дворец для
исполнения воли своего в Бозе почивающего предка.
Государь Император вскрыл ларец и несколько раз прочитал
сказание Авеля Вещего о судьбе своей и России. Он уже знал своею терновую
судьбу, знал, что недаром родился в день Иова Многострадального. Знал, как
много придется ему вынести на своих державных плечах, знал про близ грядущие
кровавые войны, смуту и великие потрясения Государства Российского. Его сердце
чуяло и тот проклятый черный год, когда он будет обманут, предан и оставлен всеми:
